Мои сербские друзья - переводчица и писатель Ирина и Семен Романийские - предложили встречу с министром информации Сербской республики Босны и Герцеговины Мирославом Тохолем. «Дело не в «министре», - говорили они, - Мирослав - наш коллега, еще два года назад -  один из ведущих писателей страны. Издал несколько романов. Много шума наделал последний роман «Стыд» (1989). Роман легко взял ряд престижных премий, его стали готовить к переводу на разные языки, в том числе на русский, но... началась эта война...».

Министр-писатель - это всегда интересно, я с благодарностью принял предложение.

Поднимаемся на первый этаж бывшего пансиона «Кошут». Оказывается мы с министром соседи: на первом этаже в комнате холостяков-журналистов останавливаюсь я, когда посещаю СРНА - Сербское информационное агентство. А вообще «Кошут» переполнен журналистами и их семьями.

Хозяин - средних лет, высокий, плотный, бородатый, спутанные темно-русые волосы, встречает нас на пороге по-домашнему, в шлепанцах и свитере. Я жму руку и озираюсь, не считая нужным скрывать любопытство: не знаю, как у министров, а у журналистов глаз острый, ничего не скроешь. Я много раз видел, как живут писатели, и ни разу, как министры. А увидеть, как в 10 км от фронта живет министр воюющего государства - редкое счастье журналиста.

Я в коморке-мансарде: скошенный потолок, окно на крышу, стол, две узкие кровати, стул. Все! Ну стул мы отдали даме, а сами разместились на кроватях. Из «министерского» я обнаружил лишь компьютер «Ай-Би-Эм» да красивый телефон. И... автомат Калашникова модернизированный, со складывающимся прикладом. Он стоял в углу у изголовья кровати.
-   Умеете ли  Вы из  него стрелять,  -  с  ходу ляпнул я, начисто забыв о решении как можно меньше касаться войны и   как   можно  больше      -   Культуры.
-  Не только    умею,  но  и  приходилось,     -  невесело усмехнулся министр, разливая виски по стаканам. Одного стакана не хватило, Ирина принесла из соседнего номера.

Мирослав предложил сигареты «Дрина». Такие выдают нам на фронте 20 пачек в месяц. Среди гостей курящих не оказалось и хозяин, спросив разрешения у дамы и открыв окно, затянулся, поясняя:

- Стрелял я во дворе родного дома, на Грбавице, где Вы сейчас сражаетесь. То было в первые дни войны, мы отбивали натиск озверелой вооруженной толпы экстремистов.

-  Удалось   ли   отбиться?
- Нет,  пришлось отступить.  Но  мы  с  соседями    успели эвакуировать семьи, это главное. Сейчас мои - жена, восьмилетняя  дочь  и    четырнадцатилетний    сын    в    Белграде, ютятся  и одной  из  комнат редакции   «Явности».

Боже мой! Сколько я здесь слышал подобных историй!
-   Мирослав, - сказал я, - на моей родине твердо считают:  писатель  может  быть кем  угодно  -  министром,  автоматчиком,  космонавтом...  Но профессия    у  него одна  - Писатель. И я хочу спросить: написали ли Вы свой Главный роман,   или   еще  нет?

-   Я пишу его, - ответил писатель, - пишу каждый день и напишу. Перед самой войной я собирал материалы по истории Восточной Герцеговины, откуда родом, о становлении и развитии ее культуры, о людях, поднявших эту культуру на  должную высоту   Конечно,  имена Любе Братича, доктора Мичо, Богдана Зимунича в России вряд ли широко известны, но для нас они святы...    Короче, работа подходила к концу, когда начались бои на Грбавице. И рукописи сгорели вместе с домом. И все-таки Булгаков прав: частично я рукописи восстановил, но замысел изменился. Я понял, есть прямая связь  между тем, что происходило  в те века  и сегодняшним днем. Прямая связь. Я стал вести дневник за каждый день  войны,  начиная с того проклятого дня, когда на Пасху   в   Плитницах  хорватская   милиция   напала   на  сербское население и пролила первую кровь... Это будет одно произведение. Смею думать, это совсем новый опыт литературы.
- Связь с прошлым глубока и несомненна, - согласился я, - знаете, как-то не верится в злодейскую силу отдельных личностей: Гитлера, Павелича или поближе: Туджмана, Изетбеговича... Где корни нынешних событий?
- Корни эти в глубине веков. По Балканам полтысячелетия проходила граница христианского и мусульманского миров. И другая граница -  европейского католицизма во главе с Ватиканом и православия, где после падения Константинополя ведущую роль стала играть Москва. Здесь клубок интересов Востока и Запада, здесь непрерывно шла борьба. А ближние корешки в Балканских войнах. А те, что совсем на поверхности - это, как выражался Михаил Горбачев, «новое политическое мышление» и «общеевропейский дом». Возможно, обитатели некоего «общего дома» и начали мыслить «по-новому», только вот интересы остались удивительно старые: все тот же клубок.
-  Скажите  откровенно,  есть ли  историческая  вина  России   в   происходящем?
-  Очень большая вина, но не России,    а  правительства. Сегодня оно отказалось играть ту роль, которую шесть веков играла на Балканах Москва, и бросило нас на растерзание нашим историческим врагам. Кремль ведет себя так, как  будто  он  олицетворяет  какую-то  второстепенную,   маленькую страну,  а  не  мировую державу,    чей  интеллект и культура  светили  и  светят  всему  миру.    Сигналом  к этой войне  послужило  разрушение   Берлинской  стены.     Вопрос: только ли к этой войне? На  Балканах  истоки обеих  мировых  войн.  И  не только  их.
-  Но... стену невозможно было сохранять дальше, — возразил   я.
-  Приветствую объединение немцев. Но стену надо было сохранить как памятник, как символ, как назидание другим поколениям немцев. Ее разрушение - как бы снятие исторической вины с Германии, как будто не было войны, концлагерей, десятков миллионов замученных. Слышите, из Германии уже раздается: «А мы не можем отвечать за события пятидесятилетней  давности...».  Там  разрушили  стену, здесь поставили три новых: вокруг Югославии, между боснийскими сербами, между хорватскими сербами, - министр говорил спокойно и твердо, ровным, чуть усталым голосом. И только раз запальчивость и обида прорвались наружу. Он воскликнул как-то по-детски:
- Ах, ладно! Все это политика. В Кремле, вероятно, считают, что действуют на благо России. Но... за что они обижают нас! Почему обвиняют чуть ли не в каннибализме.

Что я мог возразить министру? Вот уж поистине мир встал вверх дном. Католическая инквизиция - не каннибалы, турки - не каннибалы, немцы и усташи - уже не каннибалы, сегодня сербы каннибалы. Есть в России поговорка: кто старое помянет, тому глаз вон, а кто его забудет, тому два вон! Впрочем, я, как журналист, придерживаюсь мнения, что старое надо непрерывно напоминать. Например, если б японцам почаще напоминали, как они в Шанхае за три дня и три ночи вырезали сотни тысяч человек, а изнасиловали еще больше, они б сегодня не так громко требовали б возврата Курильских островов, придуриваясь, что будто б не было войны. Мол, можно развязывать войны, зверствовать, а после требовать восстановления довоенных границ!

В первую мировую в Босне и Герцеговине среди сербского населения погиб каждый второй мужчина, 1,8 млн. человеческих жизней заплатила Югославия за вторую мировую, 80% сербы. 500 лет сражались сербы против турок и эти потери уже никто не сочтет... Есть ли еще народ с такой трагической судьбой? А если есть, то много ль их, таких народов?
Я поймал себя на том, что задумался. Молча смотрит на меня Мирослав Тохоль, мои искусные переводчики Ирина и Семен. А я здесь, чтобы задавать вопросы.
- Я пятый месяц на фронте и кое-что повидал. Бои идут, в основном, в сербских населенных пунктах. Уже один этот факт доказывает, кто реально зверствует над мирным населением. Действительно, страдания сербов неисчислимы, и я хочу спросить: коль дело дошло до войны, почему нельзя просто честно воевать - солдат против солдата. Почему надо сжигать заживо людей, отрезать им носы, уши, насиловать и заниматься тому подобными вещами? Ведь и хорваты, и босняки еще в 1921 году добровольно объединились в одно с сербами государство. Ведь еще каких-то два года назад все жили дружно, женились друг на друге, дети ходили в одну школу. И вдруг на тебе! Что случилось с людьми?
- Да, объединились добровольно. Но союзное государство могло существовать и существовало при одном условии: если сербы чем-то жертвовали ради других. Политика «пролетарского интернационализма» истощила Сербию. Здесь полная аналогия с Россией, которая также отрывала от себя и давала республикам. Чем же отплатили ей республики?
Что касается зверств, то причины у хорват и мусульман тут разные. Общим является одно - махровый воинствующий национализм поднял со дна человеческой души все грязное, мутное. Хорваты, запятнавшие себя массовым геноцидом против сербского населения в годы Народно-освободительной войны, испытывают сегодня к нам чувство убийцы к жертве. Вот пример. Есть в Восточной Герцеговине село Пребиловцы. Вокруг - массовые захоронения жертв геноцида - 15 наполненных трупами и залитых бетоном ям, всего свыше 5 тыс. человек. Сейчас усташи опять явились на могилы своих жертв, взорвали их и тракторами сравняли с землей.

Сложнее с бывшими сербами, принявшими в годы турецкого гнета мусульманство. Как ни объясняй этот факт, а суть одна: их предки склонили головы перед завоевателями. Отсюда постоянный комплекс вины у следующих поколений. Это одно. Другое: славяне-мусульмане не имели близких связей с мусульманским Востоком, они жили чужой жизнью, чужой культурой, по законам другого мира, которые они, европейцы, просто не понимали. Ведь Коран до сих пор во многих своих местах для них книга за семью печатями.

Одно накладываясь на другое, в экстремальных условиях войны порождает шизофрению.

Теперь о смешанных браках, раз вопрос затронут. Влюбленные не задумываются, когда вступают в брак, можно ли соединить под одной крышей две несхожие культуры... Большинство таких браков при первом же испытании - увы! - распались. Проверку войной выдержали два типа браков: когда Он и Она имеют довольно низкий культурный уровень, и наоборот, когда Он и Она люди сильного интеллекта: Любовь и высочайшая общечеловеческая культура помогли им сохранить семью.
- Господин министр! Телевидение Сараева находится под контролем хорват и босняков. Когда дают ток, мы смотрим его. Действительно, против Сербии развязана тотальная информационная война. Но... мое впечатление: примитивно ведется. Например: людей, сражающихся у порогов своих домов, называют... «агрессорами». И такие ляпы постоянно. Что Вы думаете об этом?
-  Сначала скажу  вот о чем:  войны XXI  века  в первую очередь  будут  информационными  войнами.  Это значит:  победа в информационной  войне  - решающая    предпосылка победы  в вооруженной борьбе. На Западе это уже поняли. Например, лишь случайно стала достоянием широкой общественности цифра: 500 тыс. погибших мирных иракцев, женщин, детей в войне в Персидском заливе.

На Сербии сегодня идет обкатка и отработка главных принципов информационных войн будущего, среди которых ведущий: «Обвиняй противника в том, что вытворяешь сам!». Вспомним Геббельса.

Что касается примитивизма, то, несомненно, он имеет место. Допустим, показывают по тому же ТВ кадры: «похороны жертв сербской агрессии», а на гробах православные кресты... то есть просто использовали кадры нашего ТВ. Но такое случается не от того, что противник глуп, и это не случайный «прокол». Просто есть такой принцип информационной войны: массирование негативной информации, а «чистых» аргументов для «массирования» не хватает (опять вспомним Геббельса!).

На лицах присутствующих напряжение и усталость: тяжелый получается разговор под гром орудий у Сараева. Выпили кофе, передохнули, и я попытался сменить тему:
-  Мирослав, вернемся к книгам. Ваши коллеги по Союзу писателей -    хорваты, босняки - где они теперь? Чувствовали ли надвигающуюся угрозу, пытались ли противостоять?
Писатель тяжело вздохнул:
-   К сожалению,  почти  военная  конфронтация по национальному признаку началась в Союзе писателей задолго до первых выстрелов. Нас, сербов, обвиняли в «гегемонизме» и проч.  В Хорватии, в Босне и  Герцеговине, где в письме используют   «латиницу»,   почти   не   выходили   произведения   на «кириллице»... ну и  все остальное в таком роде.
-  И все-таки вернемся  к книгам!    Ощущаете ли вы воздействие русских писателей? Есть ли у Вас среди них свои?

И   Мирослав   оживился:
-  О!   Я   вырос   в   атмосфере   преклонения   перед   русской литературой,   можно  сказать,  с   русской   книжкой   в  руках. Надо понять, что в этом отношении представляет собой моя родина   -     Восточная     Герцеговина,  город Люблине.  У  нас еще в начале XX  века  монахи  писали летописи  на  русском языке,  священников   к  нам   посылала  Московская   Патриархия.  Многие семьи   переселились  в  Россию  до  большевистского переворота и поддерживали постоянную связь с родиной. Например, дед жены был ранен в  1- ю мировую на Солунском фронте и ездил на лечение в Россию. Вернулся, пел русские песни, плясал вприсядку и всей деревне Масленовичи привил любовь к России. Да так, что его внучка теперь -  отличный переводчик с русского. Вообще из наших краев вышли  лучшие   профессоры   русского   языка     в   Югославии, лучшие   переводчики..
.
Я заерзал:    я    был  под Люблине,    сейчас там  фронт... Вовремя  прикусил  язык.  А  Мирослав продолжал:

-  Меня  обучала   русскому  языку    Мария     Кривошеева, дочь эмигранта. Она самозабвенно, фанатично любила русскую литературу и со всей страстью прививала эту любовь нам. Я до сих пор чувствую ее влияние. Сейчас там фронт. Жива   ли?

Я   не   выдержал:
-  Жива!  Я  знаю ее,  видел,  разговаривал    в    Требинье. Уж давно  на  пенсии,  а  все работает.

Мирослав  глянул   мне  в лицо  и счастливо рассмеялся. Потом   продолжил   задумчиво:
- Кого я считаю своим? Гоголь - мой. И Шукшин - мой. Они мне  ближе всех. К Шукшину у меня особая любовь - величайшей внутренней силы писатель. Эх, да что говорить! А Бунин! А Достоевский! А Шаламов! Из живущих назову Лимонова, он импонирует мне и как писатель, и по взглядам. Восхищаюсь гражданским мужеством Битова.
-  А   Солженицын?    - подсказал   я.
-  Сложен.   «Архипелаг   Гулаг»  -  чистая   публицистика, а  вот  «Один  день  Ивана Денисовича»  почему-то вызвал  у меня неожиданную ассоциацию со «Старик и море» Хемингуэя.   Рассказы   великолепны.
- Как  Вы  охарактеризуете современное состояние литературных  связей   между  Югославией  и  Россией?
-  Со   стороны   Белграда,   считаю,     все   было  нормально. Белград  все  переводил  -     всех  ваших эмигрантов,    диссидентов,  все что-либо заметное в России.    Москва    ставила идеологические рогатки, ни слова против коммунистической идеологии.  Но теперь-то этих рогаток не существует!
- Тогда, что надо делать сейчас для реализации открывшихся   возможностей?
-   Главное, считаю, укреплять личные связи  путем  организации литературных встреч здесь и в России. Еще создавать совместные  издательско-полиграфические предприятия. Вот путь. Основа, повторяю, укрепление личных связей.

Мы выпили еще по чашечке кофе и стали прощаться. И тогда я задал последний вопрос:
-  Скажите, Мирослав, вот сейчас, сегодня, здесь,  на горящей  земле  к  чему должен  призывать  Писатель:   к  миру или   к   победе?
Он   ответил   тотчас,   как будто   ждал:
- Писатель должен быть со своим  народом. Национальная честь и праведный мир, ничего другого нам не нужно.

Уважаемый российский читатель! Я уверен, что Мирослав Тохоль обязательно напишет свою «Войну и мир». Я уверен, ты прочтешь. А я? Мне возвращаться на фронт. Но теперь я не забуду об этом романе, который пока не написан.