Милан носит солидную окладистую бороду и очень похож на Емельяна Пугачева, каким тот выглядит на дошедших до нас портретах. Время от времени меня посещает мысль написать с Милана портрет Емельяна и выдать за подлинник. Борода у Милана, как и у других сербских ополченцев,  - не украшательство, а дань памяти четникам, «на-родным героям, борцам за свободу Югославии в прошлую войну». (В советской литературе четники проходят как «буржуазные националисты»).

- Тито на войне с немцами не перетрудился, - презрительно кривит губы Милан, - то все легенды, байки. Вот четники воевали, это да!

Милан рассуждает о той войне, не отрывая глаз от бинокля: он внимательно разглядывает Шошу - маленькое, покинутое жителями сербское село у подножия горы, на которой затаилась наша небольшая хорошо укрепленная позиция. Шоша - родное село Милана, но войти он туда не может: там хорваты, которых и на этой войне никто иначе как усташами (фашистами) не называет.

Милан - командир моего взвода, по фамилии его здесь никто не кличет, только по названию села - Шошо. Милану 25 лет, возраст для крестьянина солидный.

- Когда женишься, Милан? - поднимаю я вечную тему.
Милан тут же опускает бинокль и оборачивает ко мне круглое бородатое лицо:
-  Когда   Шошу   освободим.
- Что  ж,  и  молодка  на  примете  имеется?
-  Есть девойка, есть, - широко улыбается Милан.
- Так твое село можно за полчаса освободить. Я за ним уже несколько дней наблюдаю… - Значит так! - развиваю я план атаки, - ночью с трех сторон три группы по три человека врываются в село и закидывают дома гранатами. Дело в шляпе. Беру на себя!
Милан хмурится. Видать подобный план ему самому не раз приходил в голову. Неуязвимый план. Но… не хочется Милану, чтоб на улицах родного села вдруг закипел ночной гранатный бой. Шошу война пощадила, дома целы, уйдут усташи, Милан с «девойкой» вселится в свой дом и сразу начнет крестьянствовать. Так думает Милан, но вслух ничего подобного не произносит. Вслух он пытается оспорить план:
- Там   минные   поля   и   посты.
-  Милан, не надо. Мы знаем, где у них  минные поля и посты, -     парирую я  первый    предусмотренный  мной  аргумент, - усташей человек 30, не больше. Засветло преодолеваем горно-лесистую часть маршрута, не    видную с постов. В сумерках вплотную подходим к деревне и залегаем. Часа в  3   ночи    -     атака.

Милан  молчит, затем  выдвигает второй аргумент:

-  Наши люди к таким действиям не готовы. Это ж надо на рубеже атаки часов шесть    в    засаде    лежать.    Дождь, грязь... Попробуй объясни, им, что нельзя ни курить, ни разговаривать.

Аргумент более серьезный:  на этой войне партизанские действия не в моде. Но и он мной предусмотрен:

-  Потому и идем малыми силами. Уж десяток дисциплинированных бойцов найти можно. Я их потренирую.    Перед выходом   отнимем   спички,   сигареты.

Милан   опять   молчит,   и, наконец,   вытаскивает   третий аргумент:
- Сейчас   все-таки   перемирие.

Я только открываю рот, как за меня отвечают усташи: грохнул  миномет и над головой зашепелявила мина.

-  Вот!   Усек?  Вот   оно,  перемирие.  Это  из  твоей  Шоши бьют. И пока они там, нам здесь покоя не будет, хоть перемирие,   хоть   нет.

Милан  - человек честный.  Вздохнув, он  признает  несокрушимость   моей   логики:

- Ну ладно. Набросай план на листочке, пойду к командиру   роты.

Возвращается  Милан довольный,  но всячески пытается это   скрыть.
- Командир у себя план оставил, - небрежно бросает он, - хороший, говорит, план: так и сделаем. Но... когда команда будет. А без команды нельзя.
-  Ладно!  Нечего  петлять!    Скажи  прямо:  надеешься  на политическое   решение.
-  А что, и надеюсь. И все надеются.   Усташи замучались воевать,  навоевались досыта.  Вчера  на  их  рацию    вышел, говорят: осточертело все, по домам  пора. Такие ж  как мы люди.
-  Хорошо. А если политиканы определят новую границу как  раз по  краю твоего села, оставив    его за    Хорватией, тогда   как?
-   Вот  тогда   я  с  тобой   пойду.
- Без   команды   пойдешь?
-   Без   команды.